Под палящим небом, под землей горячей,
Там по речке льется, лира алой крови.
Возрисуем из ней яблоню с плодами,
Рябину благодатную, согретую снегами.

Под гнетом бури, брел домой,
Я разрыхлял горсти земли.
И слезы жгли, так горячи.
И грел я свое тельце здесь,
Сжимаясь в ком звериный, шерсть!

Гудел я: «Грех наш воссиял в нас,
И сердце вырвать с силой жаждет,
Но сердце кажется, не бьется;
Просели веки, голос хриплый
Мне сзади робко, что-то сиплет:

«Ты, брат, убил меня в ту полночь,
И ведь ты даже не заметил
То черное пятно на шее,
Которое всю жизнь ты видел.
Убил меня ты.
Что ты скажешь?
Каким ответом совесть спрячешь?
Как жить ты будешь, брат мой милый?!»

«А помнишь? Белые те ночи,
Порхала тьма, да снежны комья…
Окутал наши окна иней,
И змеи по покровам снега…
И вот декабрь наш одетый!
Вон мы читали стихов строчки,
В морозы крепкие, пылая.
И мы тем душу согревая,
Бокалы кровью, изливая…
Совсем не той… Увы, не той?
Совсем иной… Не той, брат мой!»

Что нужно в общем человеку?
Кроме тепла и длани друга…
От наглости воздвигнем племя —
Племя костей и глыбы плоти,
Валяются, забыты на век.

Никто уже не вспомнит кости,
Никто им камень не поставит,
Никто слезами не умоет…

Никто слезами не прольется!
Водицы поливной не будет.
Что породит созданье ново —
Цветок красою благообразный!»